Гюзель Яхина «Эшелон на Самарканд»
Рецензия Марины Кравченко
Быть писателем в России – это быть глашатаем совести. Так было заведено. Вот только в последние годы не слишком модно. Гюзель Яхина все уверенней возрождает эту такую необходимую сейчас традицию. Возрождает талантливо и уверенно. Последний ее роман – яркое доказательство тому.
«Эшелон на Самарканд» также талантлив, как и два предыдущих романа. Однако, по моему мнению, он все же отличается от них. Какой-то особенной жесткостью – до жестокости. Какой-то болезненностью – до судороги. (Повторяю. Это мое мнение. Напротив, некоторые критики, например, известная Галина Юзефович, считают, что писательница срезает острые углы, представляя страшную тему достаточно мягко).
Яхина –одна из тех редких творцов, что смеют и умеют не просто предъявить читателю малоизвестную страницу отечественной истории, но и придать всему этому накал незаурядной нравственной силы.
Двадцатые годы прошлого века. Голод. Поволжье. «Эшелон на Самарканд» открывает нам глаза на эту проблему. И глаза хочется отвести в сторону. Потому что правда слишком нелицеприятна, слишком фантасмагорична. Действительно, возможно ли такое: обглоданные в голодном безумии пальцы младенцев, употребляемые в пищу глина, отбросы, мертвая плоть, сошедшие с ума матери, помышляющие о гибели своих детей? Правда ли это все? Или взятые напрокат из американских «ужастиков» шаблоны? Увы, правда. И писательница настаивает на том, приводя в конце книги обширный список проработанных архивных материалов.
Бесспорно, Голод – главный герой романа. Причем, благодаря талантливому перу, этот образ становится символическим, многоаспектным. Он обозначает не только физическое состояние. Как будто обладая даром преображения, он превращается во многое другое. Голодом одиночества, голодом искупления грехов одержимы ключевые персоны «Эшелона»: Деев, Белая, Фатима, Буг. В голод зияющей пустоты или какой-то дурной бесконечности, кажется, то ли проваливается, то ли несется под стук колес обескровленная революцией и войной вся Россия…
Бесспорно, «Эшелон на Самарканд» – это еще и книга странствий. Странствий бесконечных, потому что дорога продолжается, даже когда перевернута последняя страница. И в конце этой дороги герои получают свою долю искупления. Но спасение ли это?
Вместе с тем, как свидетельствует сама писательница, «Эшелон на Самарканд» – роман, увенчанный надеждой. Только ее надо постараться увидеть.
Намеками на это являются искусно сплетенные в единую художественную ткань фольклорные и библейские реминисценции. Вспомним, например, как в абсолютно безнадежном деле сберечь свой полутысячный состав Дееву помогают чаще всего враждебно настроенные поначалу персонажи (чем не волшебные помощники из сказок?). А в вожделенный, подобно «граду небесному», Самарканд несчастные, обездоленные дети войдут, как и положено праведникам в райский сад Эдема: без прежних грехов и без одежд. И «молодое красное солнце» озарит их, предвещая и тревогу, и надежду, совсем как это было в финале другой великой книги, повествующей о той же самой кровавой эпохе…
«Эшелон на Самарканд» можно с уверенностью назвать гражданским подвигом писательницы.
И эту книгу без ложной патетики должен прочитать каждый человек, для которого слово «Россия» не пустой звук. Каждый. Кто готов разрушить самые циничные стереотипы и воспринимать национальную трагедию, случившуюся сто лет назад, не по пошловатой фразе маргинала Остапа Бендера о детях Поволжья, а по страшным, кровоточащим фактам. Каждый. Кто способен понять, что «хлеб наш насущный» – не объект насмешек осатаневших адептов эстетического геноцида, а основа жизни и слова тысячелетней животворящей молитвы.
Алексей Иванов «Тени тевтонов»
Рецензия Марины Кравченко
Если бы меня спросили, за что я так ценю писателя Алексея Иванова, я бы, не задумываясь, ответила: за редкое умение представить очень сложный материал с потрясающе занимательно.
В полной мере это относится к новому роману талантливого прозаика – «Тени тевтонов».
Роман, как и положено произведению постмодернистскому (а А. Иванов и не скрывает, что является сторонником этого неувядающего направления), имеет и поверхностные, и глубинные смыслы.
Что же на поверхности? История о последних днях Великой Отечественной войны в Восточной Пруссии весной 1945 года. Когда советские войска освобождали город Пиллау, а нацистский гауляйтер Кох пытался сбежать от возмездия. Причем история эта преподнесена с потрясающим динамизмом и будоражащими сюжетными поворотами – по лучшим лекалам образчиков авантюрной прозы.
Особую прелесть роману придает то, что повествование строится по принципу двоемирия: события 20 и 15 веков чередуются друг с другом. А окончательно берет в плен читателя древняя тайна тевтонского ордена – неуловимый и инфернальный меч Лагуэт.
Но, когда углубляешься в текст, понимаешь, что завораживающая фабула – не более чем восхитительная ловушка. И нужна она автору для того, чтобы вовлечь читателя в серьезные размышления о насущных для любой эпохи проблемах.
Например, о том, что не стоит растрачивать силы ради магического и эфемерного идеала, о том, что крылаты бывают не только ангелы, но и пришельцы из темных миров , и, наконец, о том, что нельзя опрометчиво заключать соглашения, ведь среди жертвенных марионеток странной игры можешь оказаться не только ты, но и твои потомки …
Очень интересно при этом, как осмысливаются некоторые аксиомы.
Так, мотив исторической преемственности, настойчиво претворяемый в образах-двойниках (буквально каждому современному герою соответствует средневековая персона), в финале приобретает зловещий смысловой окрас. Повторение истории, оказывается, угодно Сатане. И этот деструктивный процесс непосредственно касается не только глобальных категорий, но и человеческих чувств. В связи с этим любовь юной немки и русского солдата изначально обречена на гибель, как и отношения крылатой Сигельды с молодым армариусом Рето.
И все же главное обаяние «Тени тевтонов» – фирменный авторский стиль. Все события романа (особенно средневековые эпизоды) не равны самим себе, феерично двусмысленны, благодаря любимой Ивановым манере преподносить действительность сквозь призму «магического реализма». Подобные эпизоды – настоящие жемчужины романа. С присущей только ему органикой Алексей Иванов вплетает в реалистичную ткань своего романа фантасмагорические образы беса-искусителя Бафомета, прекрасной ведьмы-суккуба. При этом выглядит автор романа не как подражатель таких корифеев, как Гоголь, Булгаков, Маркес, а как достойный их последователь.
Элизабет Гилберт «Происхождение всех вещей»
Рецензия Марины Кравченко
Книга эта вышла в свет уже давно. И прочитана мною тоже не вчера. Но не преувеличу, если скажу, что среди сотен эта занимает место в первой двадцатке. А за последние годы так и вообще – одна из незабвенных.
Вообще, рождение этой книги для меня – абсолютное чудо. До меня долго не доходило, как автор где-то неглупой, где-то банальной, где-то конъюнктурной (не скрою, не любимой мною) «Есть. Молиться. Любить» мог родить (иногда, кажется, просто в крови и в муках) прекрасное и душераздирающее «Происхождение всех вещей»?
Однако еще греки говорили, что идеи живут на небесах и сами выбирают своих земных творцов.
Как это случается со многими великими книгами, их сюжет пересказывать бесполезное дело. Ничего не остается от волшебства повествования.
Однако несколько слов все же сказать стоит.
Главной героиней романа является некая Альма (персонаж, кстати, не вполне вымышленный), талантливая женщина-естествоиспытатель, предвосхитившая открытия великого Чарльза Дарвина.
Вообще, этот немалый по объему роман можно считать настоящим клондайком относительно малоизвестных широкому читателю материй: о разведении садов в Северной Америке начала XIX века, о шокирующих подробностях миссионерства на Таити, об ожесточенных спорах вокруг естественно-научных открытий.
И обо всех этих непростых вещах написано настолько упоительно просто и баснословно увлекательно, что страницы немаленького романа тают незаметно, как первый снег.
Но это только познавательный пласт. Как и любая выдающаяся книга, «Происхождение всех вещей» завораживает полифонизмом смысловых пластов.
Прежде всего, заставляет задуматься сверхидея, заключенная в названии. Умную, образованную, утонченную Альму всю жизнь мучает вопрос о взаимосвязи сущего, тайнах возникновения, развития живущего и, главное, соотношении биологической эволюции и нравственного императива (какое место занимает человеческая мораль в жестких рамках естественного отбора?). Именно поэтому она и создает свой беспрецедентный научный труд, предвосхищающий гениальную книгу Дарвина.
Конечно, для многих «Происхождение всех вещей» станет печальной историей непризнанного гения.
Другие прочтут это произведение как роман-путешествие. Иные воспримут его как роман-воспитание. И все будут одинаково правы.
Мне же показалось, что это история о бесплодном и трагическом поиске любви, о попытке выбора между любовью небесной и земной. История предельного, безусловного одиночества на грани духовной клаустрофобии. Одиночества бескрайнего, как вселенная, и страшного еще и оттого, что сама героиня, похоже, даже в конце долгой жизни бескрайность эту так и не осознает….
И вот в связи с этим выявляется еще одна немаловажная грань этого произведения – терапевтическая. Окунувшись в нелепую, безысходную судьбу Альмы, осознав всю степень беспросветности ее, в первую очередь, женского существования, как-то неловко перед самим собой сетовать на собственные неурядицы, печалиться о несбывшемся… (Кстати, в плане терапевтичности очень любопытен эпизодический образ служанки, посвятившей свою жизнь семье Альмы. Жизненное кредо этой колоритной особы жестко, и безупречно честно: «Я тебе расскажу, как поступаю со своими страданиями. Беру их за загривок, бросаю на пол и топчу каблуком сапога»).
Думается, что «Происхождение всех вещей» – это именно та книга, которую должен прочитать каждый мыслящий человек. Эта та редкая книга, которая обогащает всесторонне.
Прежде всего, в этом романе совершается практически невозможное – автору удается набросить флер упоительной увлекательности на мир естествознания, – ту областью, которая фатально считается зубодробительно скучной для широкого читателя. И, конечно, «Происхождение всех вещей» – это потрясающее пространство обогащения личного эмоционального опыта, некая лаборатория самых разных чувств, некоторые из которых покажутся даже искушенному читателю чрезмерно смелыми и даже не имеющими право на существование….
А. Иванов «Тобол»
Рецензия Марины Кравченко
Алексей Иванов написал один из лучших отечественных исторических романов. Это настоящий эпос. По монументальности, драматизму перипетий, яркости характеров.
Кто-то из критиков сравнил предельную шкалу сюжетности «Тобола» с высоковольтной фабулой «Песни льда и пламени» Джорджа Мартином.
Это подмечено не зря. Ведь известно, сколь уважительно относится Алексей Иванов и к писательскому дару американского романиста, и к культовому сериалу.
Кстати, в «Тоболе» есть очень интересная структурная аллюзия к творцу «Игры престолов». Как и у Мартина (впрочем, в сериале тоже) каждая глава внезапно обрывается самым животрепещущим образом, оставляя ощущение интриги и сладостного читательского напряжения.
Вместе с тем, в пылу увлеченности миром Джорджа Мартином можно упустить из вида еще одну очевидную реминисценцию. В «Тоболе» очень явны отголоски отечественного гениального беллетриста, ныне несколько подзабытого. Я имею в виду Валентина Пикуля. Стилистические, психологические, сюжетообразующие особенности его произведений угадываются в «Тоболе».
А сюжет романа А. Иванова, действительно, высоковольтный. Чего стоят хотя бы истории любви. Их несколько. И, по моему мнению, магистральная – линия Рената и Бригитты не самая будоражащая. Меня, например, больше взволновал образ ссыльного сподвижника Мазепы, полковника Григория Новицкого, чья гибельная, полумистическая страсть к дикарке создает аллюзию то ли к одержимым ведьмовскими панночками хлопцам Гоголя, то ли к герою цвейговского «Амока». Совершенно замечательным, трепетным до слез получился образ неистовой раскольницы Епифании (страницы, с ней связанные, вообще, на мой взгляд, лучшие в романе).
«Тобол» бесподобен также высокой степенью познавательности. Скажите, много ли вы знаете о жизни Сибири петровских времен? Например, о том, что в таежные края ссылали пленных шведов, что у русских покорителей сибирского края складывались очень непростые отношения с туземными племенами, а торговыми делами в Тоболе заправляли выходцы из Бухары…. И могу поспорить, что вы совсем не догадывались (как, между прочем, и я) о существовании сибирского Леонардо да Винчи – самородка Семена Ремезова.
Кстати, в романе абсолютное большинство персонажей имеет исторических прототипов.
Отдельный реверанс стоит адресовать фирменной манере Иванова, великолепно воплощенной и в «Тоболе». Я имею в виду совершенно искусное вкрапление в реалистичное повествование маркесовских мотивов, создающих атмосферу магического реализма. В романе это не только очевидные образы страшной, пронизанной тайными знаками и призраками тайги, но и отдельные точечные символы такие, как негасимая свеча умершего Владыки, явление мертвого Авдония влюбленной в него Епифании.
А еще внимательный читатель непременно отметит потрясающую речевую индивидуальность героев. Именно благодаря этому персонажи «Тобола» предстают такими пронзительно достоверными и живыми.
«Тобол» А. Иванова – это сверхмощная панорама национальной жизни. Можно было бы поставить ко всему произведению эпиграфом слова одного из героев: «Сибирь – ключ к пониманию России».
Эту мысль помогает сильнее почувствовать и финал, вернее финалы. Их два.
И они персонифицируют авторскую мысль о сущности России, (разгадать которую можно через Сибирь). Мысль о том, что Россия – страна, постоянно созидающая и обновляющая себя посредством союза разных культур и безудержного стремлению к прогрессу.
Роман многослоен, многообразен и обречен на возвращение к нему.
P. S.
Позволю себя дать два совета всем, кто собирается прочитать «Тобол» (о, счастливчики! У вас так много впереди!).
- Совет первый. Непременно вначале прочитайте книгу А. Иванова «Дебри». Без нее вы утонете на первых же страницах в потоке событий, намеков, этнографических подробностей. Да и сама по себе книга «Дебри» настолько хороша, что должна стать настольной для каждого русского человека.
- Совет второй. Ни при каких условиях не смотрите созданный недавно художественный фильм «Тобол». Позволю себе выразиться грубо. Более наглой и бессовестной подделки я еще не видела. На месте Иванова я подала бы на режиссера в суд или даже вызвала его на дуэль.
Никлас Натт-о-Даг. «1793»
Рецензия Марины Кравченко
«Литература – это наследница магии, к которой подтягивается действительность», – так утверждает наш современник, писатель Павел Крусанов.
Эти афористические слова как нельзя лучше подходят к роману начинающего автора из Швеции.
«1793» иначе как продуктом магии не назовешь. Потому что на поверхности, казалось бы, – сплошные штампы и заимствования. Название – реверанс в сторону В. Гюго. Подзаголовок («История одного убийства»), историческая эпоха, шокирующие бытовые подробности – прямые аллюзии на «Парфюмера» П. Зюскинда. А еще книга буквально искрится литературной игрой на тему маркиза де Сада, Ч. Диккенса, Г. Филдинга и тд. Местами вспоминается и фандоринский цикл Б. Акунин. И, тем не менее, весь этот гремучий коктейль завораживает, отравляет и вдохновляет одновременно. Однако по порядку.
Магистральный сюжет – детективный. Имеются в наличии и сыщик (вернее, сыщики), и преступление (воистину, шокирующее), и отвратительный монстр в роли главного злодея.
Авторитетный литературный обозреватель Галина Юзефович определила эту историю однозначно: «детектив высокого класса».
И все же у вдумчивого читателя неизбежно возникает чувство, что автор, погружая нас в перипетии замысловатого расследования, несколько лукавит. И под пряной приправой остросюжетности преподносит нам нечто иное.
А вот, что именно, каждый решит сам.
Кто-то, разгадывая смысл названия, может увидеть очередную притчу о природе зла, всесильном и не знающем границ. Далекий, не очистительный, но сатанинский пожар революционной Франции, в котором рождаются, увы, не равенство и свобода, а свирепые чудовища жестокости и насилия, дьявольскими исками долетает до северных широт, чтобы вселить в души жажду невиданного преступления…
Кто-то, наверное, будет эпатирован литературной игрой. В роли Шерлока Холмса и доктора Ватсона выступят две нестандартные персоны: умирающий от туберкулеза чиновник и однорукий пьяница.
Для меня, например, эта потрясающая историческая фантасмагория. Роман о Стокгольме, который по власти автора предстает не в привычном облике просвещенного европейского города, а в кошмарном мареве средневекового вертепа, грязного, дикого и опасного. Подробности городского быта (а, может, бытия?), настолько обескураживают безысходностью и, настолько изматывают ощущением грядущей катастрофы, что кажется: вот еще шаг – и покроет Рагнарек тьмой и пеплом этот ненавидимый небесами город. Автор властно ведет за собой и открывает перед нами самые зловонные язвы шведской столицы: кабаки, таверны, бордели, страшный, как концлагерь Прядильный дом.
Не можешь отделаться от ощущение смертельной духоты и сердце-сжимающей клаустрофобии. Густой, пахучий и вязкий колорит выписан чрезвычайно искусно. Это объясняется дотошной работой писателя с историческими документами (он сам говорит об этом в послесловии).
И все-таки описание самых низменных натуралистических подробностей – не есть самоцель.
Главное другое.
Искушенный читатель не может не почувствовать ближе к финалу одну очень пронзительную ноту, которая обретает концептуальное значение. Дело в том, что где-то на последних страницах происходит некий катарсис. Его трудно четко определить: он – в малозначительных (но только на первый взгляд) поступках героев, в интонации их поведения к друг другу, во внезапном предчувствии мучительно рождаемого света в конце кромешного туннеля. И внезапно, как из непроглядного тумана, как из смертельной тьмы, возникает совершенно отчетливая и парадоксальная убежденность: эта книга о добре. О том, что обреченный мир спасает только доброта, воплощенная в взаимопомощи и поддержке, прощении и надежде…
В пользу этой версии говорит и то, что персонажи, наиболее подходящие под разряд положительных, получились у автора наиболее убедительно и талантливо (что само по себе редкое явление в современной литературе, специализирующейся на «тонких» злодейских душах).
Известно, что вскоре выходит продолжение с подобным незамысловатым названием – «1794». Хочется верить, что Никлас Натт-о-Даг, шведский потомок древнего дворянского рода, не разочарует нас.
Мишель Бюсси «Черные кувшинки»
Рецензия Марины Кравченко
Эта книга известного французского писателя получила пять литературных премий и, бесспорно, может считаться лучшим произведением автора.
«Черные кувшинки» обладают очевидными качествами хорошей литературы: сюжет искусно сплетает в себе занимательность и познавательность.
С одной стороны, мы узнаем интереснейшую информацию о Клоде Моне, в частности о пристрастии гениального художника-импрессиониста к изображению кувшинок (художником написано более 200 тематических картин), о существующем и поныне последнем пристанище живописца – удивительной деревне Живерни. А, с другой стороны, мы полностью с наслаждением погружаемся в остросюжетную фабулу, имеющую неожиданную развязку.
Самое же главное достижение автора (то, что удается даже не всем литературным корифеям) – это создание безусловной атмосферности, благоуханной и завораживающей. Каждая страница буквально источает аромат картин великого импрессиониста, воплощенных в пейзажах прекрасной Франции.
Но и это не все. Лично для меня самым драгоценным в этом романе оказалась литературная игра писателя с линейным повествованием. Не могу даже вспомнить ни одного постмодерниста, который бы так элегантно, ловко, грациозно обманул читателя. Хотя обман этот великолепен. Смещенный и смешанный хронос повествования, как гром средь ясного неба разражающийся в финале, доставляет какое-то до болезненности изощренное читательское удовольствие и раскрывает на последних страницах авторскую концепцию: подлинное Время не делимо на прошлое, настоящее и будущее, оно существует Всегда, точно так же как бессмертны наши мечты, чувства, грехи… Персонифицирована эта мысль в зловещем и трогательном образе Старухи, которая таит в себе черты и юной художницы, и страстной возлюбленной и мудрой сивиллы…
Вообще, «Черные кувшинки», подобно всякой хорошей книге, являют собой бездонный кладезь различных идей, образов, мотивов. Например, кто-то может прочитать этот роман как пронзительную историю любви. Невозможной, греховной, самозабвенной. И вспомнит при этом бедную мадам Бовари, на которую сделана недвусмысленная аллюзия. А кто-то, может быть, увидит во всем этом романтическую сказку о живущей в старой башне колдунье, которая втайне тоскует о несбывшейся мечте. Ведь недаром лейтмотивом всего повествования являются пронзительные строки Луи Арагона:
Преступно мечтать. Ждет виновного кара.
Мечтать о запретном мораль не велит.
Но вы у меня не отнимите дара.
Карайте! Я буду мечтать. Я — бандит.
О чем же этот роман? Как определить его жанр? Скорее всего, это изящное импрессионистское полотно, которое вселяет чувство призрачной и неугасающей красоты мира, обволакивающей радужным мороком тревожной радости и всепрощающей печали.
Гузель Яхина «Дети мои»
Рецензия Марины Кравченко
Это очень странная, тревожная и одновременно завораживающая книга. Трудно передать сюжет, уловить идею.
При оценке этого творения (а это, действительно, Творение: по стилю, сверх-замыслу, оригинальности образов) невольно сопоставляешь его с первым шедевром писательницы.
Что же общее? Безусловно, роднят «три кита» проблем: национальные меньшинства в 30-е годы, типаж маленького человека, попавшего под колеса истории и противостояние «отцы-дети». Вот, пожалуй, и все. Остальное оригинально до дрожи. И, в первую очередь, главный герой.
Якоб Бах – пришелец из иной реальности, потусторонней, мифологической. Поэтому ему так удается сочинительство сказок (кстати, они – отдельный текстовый шедевр. Даже невозможно ни с чем сравнить их неизъяснимую филигранность!). Поэтому он наделен сверх-способностями: прозревать будущее и лицезреть тайное (подводное царство, например). А его немота – признак избранничество, особенности, причисляющей его к нездешнему миру. Кстати, реальная действительность дана его глазами и имеет характер сказочный: возлюбленная Якоба, Клара, уподоблена заточенной в башне прекрасной деве, ее отец – страшный великан, а односельчане Якоба носят имена великих немцев (Гендель, Гофман, Гримм). Но, увы, эта действительность создана из стекла и однажды разбивается вдребезги….
Если вдуматься, история Баха не так уж оригинальна. Она в точности повторяет сюжеты известных немецких романтиков (Гофмана, Новалиса, Тика, Шамиссо, Клейста), согласно которым чудаковатый герой с нежным и чутким сердцем терпит сокрушительное фиаско при столкновении с безжалостным миром. Результат такого столкновения Баха – его немота, которую можно расценивать как метафору страха, растерянности и само-укрытия.
Как мне кажется на поверхности и еще одна аллюзия. Якоб Бах спроецирован на чеховского Беликова, который, впрочем, если вдуматься, не самый вредный персонаж (как его толковало нам советское литературоведение). Футляр Баха – его хутор, где он прячется от неизбежного хода вещей. Но в финале (вопреки своему литературному собрату) Якоб разрушает свою добровольную тюрьму. Выходит в большой мир навстречу гибели…
Отдельный мотив – отношения Баха с детьми (неродными ему, но бесценными). Этот мотив сквозной и опять возвращает нас к реминисценции немецкой романтической литературы, где герой, гонимый шут гороховый, неизменно близок детским сердцам и сам сердцем – сущее дитя. Этот мотив, конечно, отсылает нас к названию книги, которое, однако, еще глубже. «Дети мои» — призыв не равного, а высшего, того, кто имеет право проповедовать, того, кто может по-настоящему наставлять и учить. И все это Якоб Бах…
Толковать этот текст можно долго и по-разному. А это безусловный признак того, что автор – настоящий мастер.
Захар Прилепин «Есенин. Обещая встречу впереди»
Рецензия Марины Кравченко
Две даты у Сергея Есенина в этом году: 125 лет – со дня рождения, 95 – со дня гибели. Безусловно, не только они, а, скорее, веление сердца заставило Захара Прилепина свершить это подвижничество (другое слово трудно подобрать) – создать книгу свыше 1000 (!) страниц.
Книгу эту читать трудно, но необходимо по многим причинам. Во-первых, это перо одного из самых талантливых современных прозаиков России. А, во-вторых, уж больно значим объект исследования. Именно больно и даже болезненно. Ибо, как справедливо утверждает автор, Есенин – есть в каждом из нас (и творениями своими, и самим собою). В нем «все русское разом», «все про себя и про каждого». «Есенин – русское чудо, гений, наш праздник, наш плач, наше светлое застолье. Его место за длинным столом – в красном углу. Он для нас – надежда на рай».
Прилепин доказывает постранично, что Есенина можно и не любить, но он не может не тревожить. Потому что – заповедный, заветный сколок каждого русского сердца.
Вместе с тем автор хладнокровно и скрупулезно исследует магистральную личностную и творческую проблему Есенина, его глобальное противоречие, а именно: трагическое несовпадение вздорной разрушительной натуры и божественной красоты поэтического слова, которое сотворяет эта натура. Впрочем, противоречие это только кажущееся, если рассматривать фигуру Поэта с точки зрения вечности, в частности в разрезе античной теории (кажется, платоновской), согласно которой земной творец лишь избранник небесной воли, лишь транслятор божественного логоса…
Кроме того, книга Захара Прилепина – кладезь уникальных документальных свидетельств о есенинском окружении, о его непростой эпохе (например, любопытен факт того, что великое будущее начинающему поэту предрек Григорий Распутин). Содержит немало потрясающих деталей о поэтах-имажинистах, о женщинах Есенина, о его потомках (воистину, драматична судьба четырех детей Есенина, в каждом из которых своеобразно преломился литературный дар поэта).
Особое место занимают рассуждения о самой страшной есенинской загадке — его гибели. Прилепин многословно и аргументированно настаивает на традиционной версии – самоубийстве, отсылая, при этом, к творчеству поэта, переполненному суицидальными образами. Автор книги утверждает, что Есенина особенно в последние годы буквально разрушало «жуткое и беспощадное чувство богооставленности» («Мне страшно, — ведь душа проходит, // Как молодость и как любовь»), неотвратимо влекла смерть (его очевидный алкоголизм объясняет это).
Читая книгу, невольно бросается в глаза и то, что Прилепин настойчиво (иногда даже слишком) проводит мысль о лояльном отношении советской власти к поэту. В качестве весомых доказательств: неимоверные гонорары Есенина особенно в последние годы жизни, и даже знаменитый сталинский запрет на распространение есенинской поэзии объясняется не политическими причинами, а стремлением прекратить случившийся после гибели поэта поток самоубийств представителей молодой советской интеллигенции («Есенин выбил опору не только из-под себя, но из-под всех»).
Многим может показаться, что Прилепин субъективен и даже политически ангажирован в оценке Сергея Есенина. Возможно это так. Однако достоинства книги от этого не преуменьшаются.
